Звериный вопль огласил небеса. Весь в крови и слизи, словно новорожденный, Фома летел, даже приблизительно не зная куда, теряя по пути обрывки сознания…

«Боммм!..» Очнулся он на теплом каменном полу в большом зале, но уже с закопченным камином вместо будуара и угрюмыми темными стенами вместо роскошных шелковых гобеленов сераля. Коптили факелы, под сводами с шумом летали какие-то неуклюжие черные птицы, изредка откуда-то доносился звон. Этот звон и вернул Фоме сознание. Доктор сидел рядом, перебирая кнопки своих приборчиков, а по залу шныряли какие-то невероятные образины в женских платьях, то ли старухи, то ли гермафродиты, то ли вообще социальные лишенцы, сервируя нищий стол. Осознав себя, Фома охнул и поискал, чем бы прикрыться, он был совершенно нагой и к тому же…

— Не стесняйся, все уже видели и восхищались, она у тебя уже около часа, — успокоил его Доктор. — Как ты не поломал его при падении?

— Дай мне чем-нибудь прикрыться, изверг, а то прямо утро в девичьем вытрезвителе!

— Сейчас тебе принесут твою одежду.

— Доктор, шо це було?.. — Фома сел было в позу лотоса, но тогда пестик торчал слишком вызывающе, и он, придурочно ухмыляясь, сделал ему домик из сложенных рук.

— Что было, говоришь?.. Исполнение твоих прихотей! Ты никогда не мечтал о большом куннилингусе с полным погружением, а, Орфей?

Фома мечтал об этом и не раз.

— Вот еще! — огрызнулся он. — Ты за кого меня принимаешь?

— Успокойся, всего лишь за поэта, — хмыкнул Доктор. — Ты знаешь, кто это была?

— П…, Доктор! клянусь вот этим… самым! — Он раскрыл ладони. — И если б не размеры, я не сопротивлялся бы!.. Но это же прямо страшный сон какой-то!..

Доктор поморщился.

— Я прошу тебя, Фома, осторожнее в своих выражениях, любых! Потише! Твое влияние на наши перемещения катастрофично.

— А что я сказал? Что мне ее писей называть, когда по ней такие насекомые ползают? Я думаю, она обидится, узнав. Кто эта красавица?

— Это Лилгва — царица ночи и разрушения. А эти несчастные насекомые попали к ней из-за своего чрезмерного аппетита. Мы, кстати, попали к ней по той же причине.

— И ты, Доктор? — ахнул Фома. — Вот уж не думал, что у тебя тоже чресл-мерный аппетит!

— Да не у меня, а у тебя! От вашего взаимного причащения я ничего хорошего не жду. Не знаю, как ей, а у тебя уже два часа эрекция при полном беспамятстве и сам ты как пряник медовый.

— Не беспокойся, Доктор, сильная эрекция при беспамятстве гораздо лучше сильной памяти при слабой эрекции.

— Слушай, что с тобой происходит? — Доктор даже четки отложил. — С тех пор, как ты побывал на Спирали, тебя словно подменили! Мало того, что ты несешь, причем постоянно, какую-то пошлятину, так ты еще становишься просто опасен и прежде всего для себя. Твои поступки под стать сумасшедшему, но не сайтеру. Ты постоянно хочешь есть, ты постоянно хочешь… ну, в общем, ты знаешь, чего ты хочешь постоянно; просто бандит на этом поприще!

— Пустое, Доктор! — отмахнулся Фома. — Ты мне лучше скажи, что произошло? Как я оказался здесь? Где мы вообще?

Фома снова заглянул под рукотворный «домик»: никаких изменений, полная боевая готовность.

— И прикажи принести этим грымзам одежду, наконец!.. Ну вот опять каламбур нечаянный… Поверь, Док, это происходит помимо меня, — пожал он плечами. — Так что произошло?

— Это у тебя нужно спросить! Кто ж к даме, и с мечом?

Оказалось, что хотя Фома и был в трансе от апокалиптического видения, воя и тряски, но меча он не выронил и шагнул в гостеприимно распахнутые врата греха, как святой архангел Михаил с карающим мечом во врата ада. Что он там делал этим мечом неизвестно, но только створки, сладострастно сомкнувшиеся за ним, вдруг с воем распахнулись и Фома вылетел оттуда смачным плевком.

— Не мир принес я, но меч! — ухмылялся Фома. — Слушай, как заново родился! Что-то меня ломает всего…

Он прислушивался к странным процессам в себе. Его сгибало и разгибало изнутри, совершенно непроизвольная истома бродила по телу, будоража фантазию. Все бы ничего, но страшно хотелось разрядиться, даже руки чесались.

— Может, здесь какой-нибудь Тверской-Ямской переулок есть поблизости? А то прям звенит!..

Фома уже с интересом посматривал на снующих туда-сюда безобразных служанок.

— Обойдемся инъекцией!

— Ну вот еще, губить хорошее дело химией? Не позволю! Я лучше женюсь с закрытыми глазами!

— Никакой химии, народное средство, — сказал Доктор и хлопнул руками. — Сейчас невеста выйдет. Пора уже…

Фома слегка подбоченился и стал выглядеть очень эффектно и, главное, целеустремленно благодаря перпендикулярному устройству.

— Где? — спросил он.

«Боммм!.. доннн!.. гляммм!..» — возвестили невидимые колокола неведомой церкви за стенами помещения. С последним ударом довольно заунывного боя в зал вошла женщина с одеждами в руках. Ее неестественно высокая фигура причудливо и страшно ломалась на ходу, словно тень на геометрических изломах стены в колеблющемся пламени. По мере ее приближения Фома менялся в лице. Если это и была невеста, то не его — смерти, причем смерти не по своей воле.

Шаркая огромными костистыми плоскостопиями в веревочных опорках, к ним медленно ползла старуха, бледная и тощая. Она была так безобразна и так далека от любой сексуальной фантазии, даже человека-павиана, что приснившись могла причинить умерщвление плоти. Увидев же ее наяву, можно было просто рехнуться и кастрировать себя по пояс. Это была большая мужская беда.

Друг Фомы завял, как подкошенный. Доктор беззвучно хохотал, уткнувшись в колени, а сам Фома с ужасом смотрел на приближающуюся каргу. Ему казалось, что он ее уже где-то видел. Глубоко и близко посаженные глаза ее затхло тлели из такой пропасти, что он увидел в ее глубине все разбитые надежды мира и все его печали.

— Одевайся! — сказала она, и Фома чуть снова не потерял сознание, во всяком случае руки его бессильно упали на пол, он почувствовал в себе такую стынь мертвецкую, такую безнадегу, что как бы самому не завянуть навсегда.

На него полетели одежды, старуха не удостоила даже подать их ему. Он стал торопливо одеваться, боясь, как бы его дружок не исчез совсем от такой женской близости. Доктор снова хлопнул в ладони и старуха величаво, как мороз по коже, удалилась.

— Это наверное супруга Приапа! — догадался Фома ей вслед. — Только такая могла с ним жить, чтобы не умереть!..

— Бедный мой Парамон, что она с тобой сделала? — причитал он, рассматривая то, что осталось от его бодрого и веселого друга. — Ну и подруги у тебя, Док. Я бы с ней даже в кунсткамеру не пошел, ей место на минном поле. С ней только переписываться можно. Хотя наверняка у нее такой почерк, что мама дорогая! Рак глаза сразу схватишь, катаракту! Кто это, Док?

— Это антипод Лилгвы, Пушта. Она приютила нас, только узнав о твоем подвиге.

— Здорово она помогла, — заметил Фома. — Не больно она любезна с героями. У меня внутри словно все выжгли, вынули и заморозили, пусто, как в морозилке.

Фома, сокрушаясь, потрогал живот и все остальное.

— А почему она тебе подчиняется, ведь могла бы и тебя подвялить? Это было бы справедливо!

— Ассоциации подчиняются все.

— А эта Лилгва?.. Она ж меня чуть вместо тампона не использовала!

— Так ты ж никак не обозначился, напал на нее. Я говорю, что ты опасен сам себе!

— Ну все равно, если выбирать, где пропадать, ты знаешь, где меня искать!

— Дело вкуса. А теперь пора обедать и двигаться…

— Доктор, обедать?! Что произошло? Я тебя тоже не узнаю!

— Обедать и двигаться, может быть, в этот раз мы найдем дыру, а не она нас.

— Хотелось бы, а то я устал разрываться на куски, все время кажется, что потеряю какую-нибудь важную деталь.

Но и на этот раз дыра настигла их первой. «Твою уже мать! — думал Фома, разлетаясь на куски и стараясь не отстать ни от одной своей главной части. — Обратно покойника несут!»